Форум » Фест по редким фандомам » Константин, "Отступник", Константин/Бальтазар, Люцифер/Константин, NC-17, для Хром » Ответить
Константин, "Отступник", Константин/Бальтазар, Люцифер/Константин, NC-17, для Хром
Серая тварь: Отступник Автор: Guede Mazaka (guede_mazaka@livejournal.com) Сайт автора: http://www.waxjism.org/gm/ Перевод: Серая тварь (greycreature@yandex.ru) Фандом: Константин Пейринг: Константин/Бальтазар, Люцифер/Константин, Люцифер/Константин/Бальтазар Рейтинг: NC-17 Предупреждение: extreme non-con, насилие. Дисклеймер: не мое. Саммари: среди безмерных мук и ужаса станет ли человечество возвышеннее? Примечание автора: имеется несколько цитат из «Мы - трое королей» авторства Джона Хопкинса. Идея взрывающейся изнутри брюшной полости позаимствована из манги X/1999 by CLAMP. Альтернативная вселенная. Примечание переводчика: переведено на rare-fest для Хром, которая среди прочего пожелала: «Константин. Люцифер/Константин. Хотелось бы жесткое изнасилование».
Ответов - 8
Серая тварь: I Когда-то, в далекие-далекие времена, три царя увидели, как высоко в черных ночных небесах зажглась и засияла голубым светом новая звезда, и свет ее был столь ослепителен, что виден был на сотни миль. Цари эти обладали знанием сокровенным, что простиралось гораздо шире, чем мудрость человеческая, потерявшаяся в метаниях душевных и страстях плотских, и поняли они, что звезда означает приход гораздо более могущественного царя, чем они сами. И собрали они дары, что были достойны столь великого властителя, и пошли через яркие шумные города, широкие реки, бескрайние степи и высокие горы. И привела звезда их в убогий хлев, и не могли они поверить, что великий Царь может пребывать там же, где скот бессловесный. Но звезда сияла прямо над соломенной крышей, и трое царей вошли внутрь и возложили дары свои к ногам властителя земного и небесного. Дары. И в этом-то и была разгадка всего произошедшего, если Бальтазар хоть что-то понимал в этой жизни. Понятно, что его пресвятой тезка и двое его коллег круто ошиблись в своих предположениях о сроках и способах правления царя, коему притащили свои подношения. Они бы так не спешили со взятками, если бы знали, что правление будет неземным, верховным правлением небес, и что крошечный пищащий ребенок станет властителем вечным, и ему будут глубоко безразличны их мелкие земные копошения. Демоны знают Библейские истории лучше, чем большинство нынешних католиков, так что поначалу Бальтазар огреб до черта насмешек над земным именем, которое принял. Но сейчас за все было отплачено в девятикратном размере, поскольку Люцифер совсем не расположен был пустить в свое царство злополучных полукровок, пойманных за чем-то неблаговидным на земле. Бальтазар навестил всех, кто-то столь самозабвенно насмехался над ним ранее, и заставил их очень сильно об этом пожалеть. Данные вольности были одной из мириада маленьких милостей, полученных от Маммона. Три волхва принесли дары сыну Божьему до того, как он воссел на престол, и сейчас почитались как святые; и Бальтазар, подобно им, принес дары сыну Утренней звезды. Маммон правил на земле. Небеса отступились от человечества, Ад бурлил от ярости, но мог лишь огрызаться и пытаться вцепиться в слабые места. Патовая ситуация, в которой Ад и Рай застыли навечно, не изменилась, за исключением того, что исчезла первоначальная причина битвы – человеческие души. Поскольку его отца интересовало, что же будет с людскими душами, Маммон подчеркнуто об этом не волновался. Когда он убивал, он разрушал и душу, чтобы она не досталась ни одной из сторон. Он хотел стать круче отца, он хотел стать как его отец, но также он хотел отличаться от него, насколько возможно, и земля стала пародией на Ад. Бальтазар никогда не думал, что все будет именно так. Идеально проведенная игра на две стороны, когда Врага предала его же собственная плоть и кровь, а в результате получился отнюдь не рай, втянутый в извращенное Зазеркалье, и не прекрасная в своей мощи и жестокости война, а всего-навсего искаженная мечта стукнутого на головку дитяти. Если бы в мире еще остались не потерявшие разум психологи, они бы наверняка оценили иронию. Поучительная сказочка из диснеевских мультиков. Убогая и жалкая. Но именно она поймала Бальтазара в ловушку. *** II Ад – это вечно пылающие руины, так что Лос-Анджелес теперь представлял собой сожженные развалины. По грудам почерневших обломков расхаживали скавенджеры, немедленно начинающие свару из-за любой кучки мусора. Столь же уродливые и похожие на связку жил, как и их двойники в Аду, они отличались тем, что их голова представляла сплошную пасть, в отличие от адских обитателей, имеющих хотя бы половину черепа. И опять же, они были почти такими же, как и в Аду, почти, но не совсем, и представляли собственное творение Маммона. Как только он создал первые несколько пар, то немедленно созвал всех приближенных, дабы те вылизали его сияющие ботинки в виде признания таланта. Кто-то неосторожно упомянул про их схожесть с оригиналами. Сейчас Бальтазар стоял перед останками этого демона. Тела как такового не осталось, но в искореженной стальной балке виднелись его будто выгравированные очертания. Кто-то разрубил его на части, а затем вбил в сталь, придавая почти человеческую форму. Явно по прямому указанию Маммона. Маммон выглядел как разорванный на куски скелет, небрежно связанный воедино широкими резиновыми лентами, и его подданные должны были отличаться от подданных его отца, так что Маммон приказал, чтобы в его присутствии все выглядели как люди. Не так давно Бальтазар из-за чего-то взбеленился и, не зная, что Маммон стоит неподалеку, показал клыки. Бальтазар осторожно дотронулся языком до окровавленных дырок в деснах, оставшихся после выдирания тех самых неосторожно показанных клыков. Было все еще больно, но он нажал сильнее, ощущая самые кончики режущихся новых зубов. - Бальтазар. Ты рано, - послышался сзади шепот, похожий на шорох опавших листьев. Бальтазар обернулся. Маммон стоял перед ним в окружении нескольких своих советников, наплывы плоти над его глазами слегка опустились в попытке воспроизвести суженные глаза. Он был одет в лучший костюм, какой-то могло предложить человеческое воображение, скроенный так идеально, как только мог скроить постоянно трясущимися руками еще живой, но уже навечно проклятый портной, но даже в нем Маммон выглядел как мертворожденный урод. Все остальные обязаны были носить либо гораздо меньше одежды, либо же скромные одеяния, что заставляли их обладателя сливаться с тенями. Обычно рядом с Маммоном тени были наименее безопасным местом, но Бальтазар предпочел сохранить хоть немного достоинства, сменив свои старые костюмы на новые, необходимой скромности пошива. - Мой повелитель, я хотел убедиться, что все подготовлено для встречи, - ответил он. Маммон молча смотрел на него. Сегодня в его глазницах лежали небольшие ониксовые шарики с вставленными в них рубинами. Они не двигались как обычные глазные яблоки, но медленно вращались вокруг своей оси, со скоростью, достаточной, чтобы запечатлеть окружающее, вселяя в объект наблюдения смутное ощущение, что им заинтересовались с некой кошмарной целью. Но похоже было, что Бальтазар говорил убедительно, поскольку Маммон небрежно отпустил его. Никаких слов благодарности, понятное дело. Несколько мелких приспешников бросились вперед и перерезали себе глотки, и когда их кровь пала на землю, на ней появилась трещина. Взвились облака серы, и двое демонов с великим усердием принялись отгонять их от Маммона. Он почти оторвал одному ухо, когда они чуть не наступили на его сверкающие ботинки. Бальтазар медленно кружил вокруг серного марева, осторожно переступая через груды бетонных обломков, стекла и костей. И смотрел, как туман внезапно исчез, будто его никогда не было, и на земле появился Люцифер. - Итак, Отец, ты хочешь просить меня об одолжении? – начал Маммон. Зал представлял из себя остов небоскреба, открытый на пять сторон и наполненный тьмой, и в центре ярость Люцифера засияла темно-красным светом. - Я здесь, чтобы потребовать возвращения того, что мое по праву, наглое ничтожество! Бальтазар не считал нужным забивать голову деталями. Вне зависимости от чьих либо желаний земля и Ад слишком тесно переплетены, так что пограничные конфликты неизбежны. Спектакль повторялся не реже раза в месяц, а то и чаще, в зависимости от настроения Маммона. И опасность, что несли такие встречи, была уже настолько привычна, что напоминала гигантского ухмыляющегося всей пастью цербера, и Бальтазар небрежно похлопывал его по спине. Джон Константин умер очень вовремя, и сумел избежать когтей Маммона, но поговаривали, что таким образом Джон совершил самую страшную ошибку своей жизни. Вопрос спорный, поскольку те же сплетники никак не могли решить, было ли проклятием или благословением место в свите Люцифера. Вероятнее всего, и тем, и другим. - Давно не виделись, сволочь. Константин держал в руках свои сигареты или же их факсимильную копию, и не спеша вытягивал одну из пачки, спокойно рассматривая приближающегося Бальтазара. Перед ними Люцифер и Маммон закончили с оскорблениями и передвинулись ближе к центру, дабы обменяться угрозами, и вся свита потянулась за ними. Цербер рядом с Джоном заколебался, но потрусил вслед за остальными. - Смотрю, ты приземлился на ноги, - Бальтазар придвинулся ближе к Джону и под забивающим все запахом серы ощутил запах недавней боли и недавнего страха. Он снова окинул Джона взглядом, отмечая, что Люцифер позволил Константину оставаться в той же одежде, что и при жизни, но еще он заметил не до конца сошедшие синяки и темные круговые следы, виднеющиеся из-под манжет рубашки и воротника. – Или лучше сказать, на спину. Жалкое колечко табачного дыма, что Джон послал в его сторону, растворилось в воздухе раньше, чем Бальтазар успел ощутить его запах. Джон неловко переступил с ноги на ногу, и его губы вздрогнули вокруг длинного белого цилиндрика, но он вынул сигарету изо рта с тем же изяществом, как и в свои лучшие времена. В его глазах лежала тьма, но в глубине их Бальтазар заметил странную искру. Что-то здесь было не так. Он не собирался делиться своими наблюдениями. Он увидел – и спрятал мысль глубоко в своем разуме с тысячей остальных и притворился равнодушным. Джон стряхнул пепел в его сторону, и пепел обратился в жалящих насекомых, и Бальтазару пришлось их отгонять. Вспышка силы, пусть и моментальная, привлекла внимание. В толпе вокруг двух лидеров повернулись головы. Люцифер прошептал что-то Маммону, который послал Бальтазару мимолетную улыбку, слишком короткую, чтобы нести какие-либо чувства. - На твоем месте я бы оглядывался, - произнес Джон. Он сунул руку в карман и огляделся, весь напрягшиеся мускулы и безразличный взгляд. Будь у него малейший шанс, он бы сбежал. Вокруг все еще была земля, и хотя являла она собой отнюдь не ту версию, что желал когда-то Бальтазар, Джон тосковал. Бальтазар усердно разглядывал свои ногти, и как только Джон взглянул в его сторону, непристойно облизал указательный палец. - Потому что я могу расстроить нынешнюю игрушку главного врага моего хозяина? - Знаешь, ты произносишь слово «хозяин» так, будто рожден для этого, - Джон вновь принялся оглядывать мрачный пейзаж, делая быстрые затяжки и не спеша катая камешки под ногой. На его щеке под кожей болезненного пепельного оттенка подобно жилке отчаянно бился мускул. – Я бы сказал, я его любимая жертва. Он любит, когда сопротивляются, в отличие от жалкого куска дерьма, что ты зовешь хозяином. - Я бы оглядывался на твоем месте, - спустя один удар сердца произнес Бальтазар, подпустив в голос намека. Он не намеревался на что-либо намекать, но общение с Джоном вытаскивало на поверхность все самое мерзкое в его натуре. Он оглянулся на прочих. Похоже, что встреча подходила к концу. Рассмеявшись, Джон щелчком отправил окурок Бальтазару в лицо. Смех раздался неестественно громко, выбиваясь из окружающей обстановки, и Константин даже не попытался сдержаться. - Ты просто глупый, глупый сукин сын, - сообщил он, тряхнув головой. – Я думал, что все демоны стараются лишь для себя, но когда ты на самом деле… - Хоть мне нравится наблюдать, как ты издеваешься над любимчиками Маммона, меня больше ничего здесь не интересует, - раздался голос Люцифера. Повелитель Ада был уже совсем рядом, подойдя к ним быстрым шагом, его незастегнутое пальто развевалось под сухим ветром. Он ухватил Джона за руку и не выказал ни капли удивления и ни капли милосердия, когда Джон немедленно рванулся из его руки. Как только Джон рухнул на колени, Люцифер вздернул его на ноги за шею, сжав с такой силой, что плоть под его пальцами побелела. Они исчезли, сопровождаемые остальной свитой. Последней вспышкой в воспоминаниях Бальтазара, когда он получил возможность что-либо вспомнить, был яростный взгляд Джона и приоткрытый в попытке вздохнуть рот. Столько времени, и Люциферу все еще не удалось сломать его. - Весьма благоприятный момент, - прошелестел сзади голос Маммона, в конце фразы сорвавшись на резкий крик, подобный удару кнута. Бальтазар обернулся с готовым извинением на губах, но оно было немедленно вбито ему обратно в рот. Бальтазар покачнулся от силы удара, упал на колено и схватился за кровоточащую, пульсирующую болью, челюсть. Кость была сломана, и он ощущал, как трутся друг о друга острые края в месте перелома. - Ты вывел моего отца из себя, что обернулось в мою пользу. За это я смягчу тебе кару за то, что ты влез в мои переговоры, - прошипел Маммон. Он повернулся на каблуках, и Бальтазар вздохнул свободно, но затем Маммон согнул палец, призывая слуг. Не его, а кучку подхалимов, стоящих по его обе стороны. Они шагнули вперед, и в этот момент изо рта Бальтазара поползла идеально-красная пена. Впрочем, этот перелом оказался не последним. Но в конце концов он остался в живых. Управленческая проблема Маммона состояла в том, что он никак не мог убить кого-то так, чтобы в результате его главный враг не завладел убитым. Это не было определяющим фактором, когда убивали людей, но убить кого-то вроде Бальтазара, у которого он все же находился в большом долгу, Маммон не мог себе позволить. Он мог лишь ломать, выкручивать и вбивать в землю и железо, и в конце концов даже демоны от этого устают. ***
Серая тварь: III Миллиметр. Миллиметр за миллиметром, что утопали в свернувшейся крови, стянутые болью столь острой, что от нее немело в груди, и под закрытыми веками вспыхивали огненные иглы. Он судорожно выдохнул, отчего пронизывающая тело боль стала еще острее, хоть и более рассеянной, боль от расправляющихся и упирающихся в сломанные ребра легких. Затем он прижал к земле ладонь, она легла ровно, только один сломанный палец выступал под большим углом. Бальтазар осторожно накрыл эту ладонь другой, немилосердно трясущейся, прижал к месту слома подушечку большого пальца и резко надавил. Мир потерял все цвета и стал белым. Красным – желтым. Снова белым. А затем снова самим собой. Бальтазар снова вздохнул. Слишком много еще сломанных вывернутых костей. И настало время предпринять некоторые шаги. Он и так слишком долго терпел. В следующий раз Маммон не проявит такого милосердия. Он ненавидит долги, если только сам не является кредитором, и, помимо еще одного существа, Бальтазар был последним, кому Маммон обязан своим возвращением. Периодически приходя в сознание, Бальтазар никак не мог выкинуть из головы тот странный взрыв смеха, вырвавшийся из горла Джона Константина. *** IV Это была очень своеобразная клетка. Кости можно было принять за человеческие, но ни один человеческий скелет не включал в себя кости столь легкие, что были подобны перьям, и вместо застывшей минеральной массы в их сердцевине была лишь пена крошечных костяных крестовидных перегородок. Это были кости из ангельских крыльев. Бальтазар знал об этом из первых рук, поскольку лично помогал отделить кости от перьев после того, как Маммон оторвал их у бывшего обладателя. Лежащая за решеткой Габриэль представляла из себя окровавленную массу плоти и костей. Она постоянно была в таком состоянии, особенно теперь, когда уже на элементарный уход за собой ей не хватало ни сил, ни желания, но в спутанных кудрях темная влага была совсем свежей, и земля вокруг клетки источала столь сильные миазмы Маммона, что Бальтазар вздрогнул. Он вновь огляделся, но вокруг на многие мили никого не было, так что он осторожно опустился на землю рядом с решеткой. Его тело можно было считать исцелившимся, поскольку все кости срослись как положено, но боль пока не собиралась отпускать добычу. Она продолжила составлять крайне отвратительную компанию и заставляла кипеть от не находящей выхода ярости. - Гэбриэль. Гэбриэль. Надо перекинуться словечком, - он провел ногтем по кости, и окровавленная масса застонала, но не повернулась. Бальтазар хлопнул по решетке, и Гэбриэль будто всхлипнула через силу, но больше никак не отреагировала. Бальтазар с удовольствием бы просунул руку в клетку и как следует приложил эту дрянь о ближайший камень, возможно, это заставило бы ее обратить на него внимание, но также привлекло бы внимание Маммона, что Бальтазару было совершенно ни к чему. – Гэбриэль. - Что тебе надо? – наконец прошептала она и обернулась. Ее лицо было практически невозможно узнать из-за покрывавших его синяков и кровоподтеков, сломанная скула выпирала из-под исковерканной кожи, покрытой толстой коркой засохшей крови. Жалкие остатки ее божественного происхождения сейчас не давали ей умереть, хоть и не могли полностью исцелить ее тело, и Бальтазар ни капли не сомневался, что она проклинает эти остатки с каждым наполненным болью вздохом. При убогом виде когда-то такой надменной Гэбриэль у Бальтазара на мгновение поднялось настроение, но он тут же вспомнил, зачем он здесь. Даже сейчас, когда он сидел, откинувшись на стену, и на каждый вздох все трещины в ребрах отзывались болью, все же при одной мысли о том, чего он хотел просить у Гэбриэль, к горлу поднялась волна тошноты. Но он уже когда-то совершил подобное, хотя тогда он успокаивал себя мыслью, что это делается во славу великого демона, не Господа, и не для жалких ничтожных людишек. Естественным образом оказалось, что все, что ему тогда принесло это деяние, это место под перемалывающими жерновами власти, захваченной напыщенном болваном, изображающим великого вождя. Тут Джон был прав. В этот раз Бальтазар принял решение сделать это для себя, и эгоизм - единственно правильная и лучшая причина для любого демона. - Гэбриэль. Я знаю, что Маммон так и не вытащил из тебя, что ты сделала с Копьем Судьбы. Она смотрела на него отсутствующим взглядом, одной рукой рассеянно царапая жуткие, не до конца зажившие шрамы на спине чуть пониже плеч. Колени она подтянула еще ближе к груди, будто за подергивающейся от боли маской она напряженно думала. - Да… И по прежнему катятся океанские волны, и гребни их алы под палящим солнцем, и облака в небесах полны Рух и… - Ой, не надо этого, ясно? – раздраженно прошипел Бальтазар. Где-то в отдалении раздался крик, короткий высокий звук, что колыхнулся в воздухе, будто зловонные испарения от разлитого по асфальту дегтя, и оба они застыли. Ерунда – Бальтазар отчаянно надеялся, что это ерунда, - и он подполз ближе к решетке, поймав взгляд Гэбриэль и удерживая его лишь силой воли. – Ты не свихнулась. Тебе бы этого хотелось, мерзкая высокомерная дрянь, но ты в полном рассудке. Ее глаза закатились, показав белки, будто Гэбриэль теряла сознание, но внезапно она вскинула голову и расхохоталась. Злобным хриплым хохотом, ее губы разошлись, обнажив окровавленные десны с зияющими дырами на месте выбитых зубов. Его собственная челюсть резко заболела, и Бальтазар вздрогнул. - Итак, ты наконец понял истинную подоплеку этой войны, вся грандиозная восхитительная суета ни к чему ни привела, как предполагали даже люди – самые дальновидные из них. – Гэбриэль приблизила искаженное до неузнаваемости лицо к решетке, и улыбнулась так широко, что кровавые сгустки, медленно катящиеся по ее лицу, попадали ей в рот. Ее язык остался единственной частью тела, что выглядела нетронутой, и нежный розовый кусочек плоти производил шокирующее впечатление среди полусгнившего мяса и почерневших завитков плоти, что остались от лица. – Чего ты хочешь? Копье? Что дарует жизнь, может даровать и смерть – о, я понимаю, куда ведет твоя бесценная маленькая идейка. На плечи Бальтазару тяжелой плитой опустился страх, заставив его сгорбиться и поежиться от холодных мурашек, побежавших от затылка вниз на шею. Инстинкт призывал его судорожно оглядеться, не подслушивает ли кто разговор, и не приближаются ли охранники, но времени уже не оставалась, и он усилием воли велел себе не отвлекаться. - Готов поспорить, туда же, куда и твоя. Или же в тебе внезапно проснулся вкус к подобным играм? Ты решила, что тебе нравится, когда тебя держат и Маммон позволяет ублюдкам, что считаются дерьмом даже среди демонов, трахать тебя во все дырки… - Замолчи, - прошипела она, с такой силой кинувшись на решетку, что вбитые в землю кости затрещали. Звук раскатился на милю, и Бальтазар отчаянно огляделся, но Гэбриэль еще не закончила, - вы все глупцы. Но от тебя ждать более умного плана и не следует. Бальтазар не успел ответить. Гэбриэль подняла искореженную правую руку и вывернутыми распухшими пальцами содрала с себя грязные обрывки одежды. И продолжила раздирать и царапать даже тогда, когда на ней не осталось ни нитки, и она откинулась назад, и пальцы ее все глубже впивались ей в живот. Голова запрокинулась, сквозь сжатые зубы прорвался крик, и внезапно она вонзила руку в собственное тело. Кровь и обрывки плоти разлетелись в стороны, и в небо взметнулся яркий, обжигающий глаза, луч света. Несколько его капель попало на Бальтазара, и он выругался и затряс решетку, прилагая всю силу, чтобы сломать кости и ворваться внутрь. Ему показалось, что она убила себя. Она пыталась уйти, и он не мог этого допустить, потому что он не останется единственным и он – ангельские кости треснули, зазубренные кромки впились Бальтазару в ладони, и он отчаянно вывернул руки из решетки – не позволит решать это Гэбриэль. Не ей было это решать с самого начала, и теперь, когда он свергнет Маммона, он не позволит никому встать между собой и своей целью. Он сломал еще одну кость, и пространства хватило, чтобы просунуть в клетку руку, но Гэбриэль сейчас была лишь воплем, корчащимся в ослепительном обжигающем свете, кожа Бальтазара начала обугливаться, и он почувствовал запах собственной горящей плоти, но упрямо тянулся ближе и ближе, пока не коснулся – не ее. Он коснулся металла, и за секунду до того, как его ударило Копье, в его мозгу промелькнула мысль, что спрятать его внутри себя было очень умно с ее стороны. *** V - Очнись. Что? - Очнись или… - глухой удар кулака о чужую плоть, треск кости, слова, выплюнутые пополам с болью и яростью, - забудь, ты жалкий… - Джон, заткнись, пока ты не испортил мне веселье, - протянул масляный голос, что будто сжал тело Бальтазара в стальных объятиях и встряхнул его, как кошка встряхивает пойманную мышь. В теле корчился от боли каждый мускул. Кости трещали от невыносимой агонии, и связки конвульсивно сжимались в волнах непереносимой муки, что не кончалась и не кончалась. И не было ни следа обычного болевого шока, что заставляет онеметь и обещает хотя бы слабое облегчение, ни внезапного отделения разума от страдающего тела, что ставит невидимую преграду между ним и болью – ничего, кроме ясного жуткого осознания каждой капли боли. Так Бальтазар понял, что очутился в Аду. Его спина выгнута, и руки выкручены сзади, и он вздернут вверх, и слышит чмокающий звук выдернутого сустава. И затем от плеча покатилась обжигающая боль и столкнулась с другой – мукой тела, раздираемого изнутри. В этом свой смысл, подумал он. Попытался подумать. Что-то огромное, утыканное шипами, раздвигало ему ноги и вталкивалось в тело, и раздирало оно не только плоть. Шипы взрезали нежные внутренние ткани, ноздри забивал горький запах собственной крови, и разум отчаянно жаждал стать ничем. Бальтазар дернулся в своих путах, но лишь повис, согнувшись, почти задевая коленями пол, а кто-то раздирал его сознание так же уверенно и безжалостно, как и его плоть. И с каждым толчком рана, в которую превратился его анус, ширилась, пока он не ощутил, но не желал узнавать едва заметные полосы, что вжимались в его ягодицы, он не… - Должен сказать, давненько уже не забавлялся с отрекшимися демонами. С ними достаточно скучно – лишь абсолютные эгоизм и безрассудство, то ли дело люди, с их бесконечными причудливыми иллюзиями. Честью, например. Или твоей любимой иллюзией, Джонни, - отмщением. Из него вытекло столько крови, что под ним образовалась лужа и потекла вперед, и Бальтазар увидел в ней свое отражение. Кости челюсти треснут, если от его воплей рот приоткроется хоть чуть-чуть шире, и глаза от напряжения готовы были лопнуть. И если так и произойдет, и он не сможет больше видеть, это будет милосердием. - Ну нет, сынок. Это не в моем стиле - позволить такому случиться, не так ли? Вокруг его мошонки сомкнулись когти, сжали, острые кончики проткнули кожу и затем внезапно удлинились, уподобившись иглам, и пронзили насквозь. Из разодранной предыдущими воплями глотки уже не вырывалось ни звука, и он лишь задыхался, подобно существу, с которого заживо сдирали кожу, и которое никак не могло умереть. - Но это интересный экземпляр. Ты ведь неплохо его знал, да? - Я мертв из-за него. – Сухо. Кратко. Напряженно. Когти вцепились Бальтазару в волосы, впиваясь в кожу, резко запрокидывая назад, так что в стороны разлетелись капли крови. По-любому он уже должен был умереть – вот только он уже мертв. Его плечи конвульсивно содрогнулись, и Люцифер сорвал его с той жуткой штуки, что месила его внутренности, и он беззвучно завизжал. Он рухнул на пол, сломав нос, и по сравнению с остальной мукой это не должно было ощущаться, но это Ад, так что еще одна боль была столь же отчетливой и ясной, как звон церковного колокола, разносящийся над опустевшей деревней. - Тогда почему ты не смотришь? Я думал, тебя развлечет зрелище выпотрошенного крысеныша. - Я посмотрел. Ты хочешь знать, почему я не вскакиваю и не покрываю благодарными поцелуями твой кошмарный член? Ну, Лу… Кажется, ты мне все еще сильно не нравишься, - протянул Джон. Едкий, полный отвращения, – знакомый голос, и этого достаточно, чтобы Бальтазар вцепился в остатки разума. - Тогда нам следует что-то предпринять в этом направлении, - раздалось над головой Бальтазара опасное мурлыкание. Один палец почти нежно скользнул от плеча Бальтазара до бедра, и это показалось самым жестоким деянием из всех уже совершенных. – Я разберусь с тобой позже. Затем Люцифер одним рывком вздернул Бальтазара с пола и изнасиловал его еще раз, теперь его член был без шипов, но на кончике был острый загнутый крюк. Первый же толчок, и крюк зацепил плоть внутри и потащил наружу, разрывая внутренности, и Бальтазар корчился так, что в спине его треснул позвонок. Второй, и он уже не мог кричать, ибо густая алая кровь обильными струями потекла из носа и рта. Третий, и обжигающая кислота залила его изнутри, разъедая бесчисленные разрывы. Люцифер небрежно уронил его на пол содрогающимся комком плоти, и тьма беспамятства наконец накрыла Бальтазара. Его голова бессильно запрокинулась, хоть он и пытался собраться с силами, и в стремительно меркнущем свете он смотрел, как Люцифер вздергивает Джона на ноги. Константин еще успел замахнуться, но Люцифер уже сжимал его за горло и опрокидывал на колени, и Бальтазар успел увидеть, как Дьявол наклонился и лизнул Джона в щеку. *** VI Кровать была просто роскошна, в наше время таких уже не делают. Пухлый упругий матрас, что нежно баюкает все онемевшие члены, дюжины разбросанных мягчайших подушек и изобилие завитушечных орнаментов, щедро украшающих спинку и раму балдахина. Орнаменты эти почти идеально маскировали бритвенно-тонкие – бритвенно-острые, как немедленно обнаружил Бальтазар, осторожно коснувшись кончиком пальца, - решетки, что окружали постель со всех сторон. - В основном это стиль Людовика XIV. - Полностью обнаженный Джон вытянулся на постели, поставив себе на грудь хрустальную пепельницу. Из уголка губ опасно низко свисала сигарета, посыпая простыню серым пеплом. Глаза он закрыл и вытянул ноги, так что Бальтазар ясно и четко видел непрерывную дорожку рубцов, протянувшуюся на том от виска до лодыжки. – Не смотри на меня так. Мне Лу сказал. Он терпеть не может, когда люди не улавливают намеки. Бальтазар молчал, продолжая осматриваться. Он был обнажен, за исключением небрежно наброшенной на ноги простыни, и бросив на свое тело беглый взгляд, Бальтазар не увидел никаких следов происшедшего, но это могло быть лишь безжалостной иллюзией цельности тела, когда как одно легкое движение могло вернуть его в ужасающую реальность. И он очень осторожно согнул большой палец на ноге, и когда ничего страшного не произошло, так же осторожно исследовал каждую часть своего тела на предмет сильных повреждений. Когда же и после этого не последовало никаких приступов боли, он почти робко опустил руку к паху и ощупал себя там. Над его головой проплыл легкий дымок, и когда он поднял взгляд, Джон повернул голову и одарил его безрадостной ухмылкой. - Ты все еще в целости и невредимости. Лу прекрасно знает, что меня не заводят инвалиды. Ну, искалеченные во плоти, во всяком случае. - Не заводят? – переспросил Бальтазар. Он внимательно изучал Джона, и в этот раз видел и легкую дрожь в руках, и пустоту и безразличие в глазах. Возможно, говорить он еще мог, но все остальное было сломано. И даже человечество лишь разочарование, с внезапной злобой промелькнула мысль. - Ты оказался здесь с Копьем Судьбы. У Лу возникла теория, что ты подосланный Маммоном убийца. – С губ Джона просочился горький, как полынь, смешок. Он буквально вбил свой окурок в пепельницу и запустил ею в решетку с рычанием, явно исходившим от самого сердца. Пепельница исчезла в воздухе за мгновение до соприкосновения с решеткой, чему Джон ни капли не удивился. Он лишь почти ленивым движением показал ей средний палец и перевернулся, затем еще раз перевернулся, и лег головой на подушку почти вплотную к Бальтазару. - И он считает, что ты меня очаруешь, и я расскажу тебе весь план Маммона, да? У Люцифера, похоже, старческий маразм, - язык Бальтазара работал гораздо быстрее, чем мозги, и знаменитый инстинкт самосохранения даже не успел вмешаться, смотавшись в неизвестном направлении. Не успели опрометчивые слова слететь с губ, как Бальтазар вздрогнул. - Ты что, уже дергаешься? Я левое пари заключил, что ты продержишься хотя бы третий раунд, - презрительно скривив рот, сообщил Джон. Затем он пожал плечами и вновь закрыл глаза. – Впрочем, ладно. Победа в пари на то, что ты пытался провести собственную игру и убить Маммона, должна покрыть этот проигрыш. Протекла минута или же подобие минуты – в Аду время течет по-другому, и Бальтазар забыл, как именно. Но буря чужого гнева не спешила разорвать его мышцы и содрать с костей кожу и плоть, и разум его не сжало в кошмарном захвате. Каким бы ни невероятным это не казалось, но, похоже, Люцифер всю работу решил оставить на Джона. Бальтазар снова откинулся на постель и расслабился, насколько позволило его состояние, учитывая что его лелеемая идея погибла в корчах где-то глубоко в горле, оставив после себя удушающую едкую горечь. Он все еще жив, относительно, конечно, Копье по-прежнему досягаемо, и он все еще может выиграть, если сумеет правильно разыграть карты. - В таком случае твой букмекер поразительно легковерен. И зачем мне могло понадобиться убивать Маммона, когда именно я помогал ему взойти на трон? - Не трахай мне мозги, - глаза Джона внезапно распахнулись, и были они абсолютно черны, сплошная матовая чернота, ни белков, ни радужки, ни даже влажного блеска на поверхности, ничего, кроме тьмы. Именно так Бальтазар всегда представлял себе полное отчаяние человеческого существа. – Я заперт здесь, но это не значит, что я не слежу за тем, что творится на поверхности. Все вышло не так, как ты хотел, да? О, бедный малыш, не получилось у тебя рая на земле. - У тебя не получилась вся жизнь. Ты отправлял обратно полукровок, спасал души, и что же ты за это получил? Ничего, - прошипел Бальтазар в ответ, резко отстраняясь и отодвигаясь от Джона. Горечь рассыпавшихся надежд закрутилась в груди в тугой клубок, разлилась тончайшим обжигающим слоем под самой кожей, разъедающие кислотные струйки ненависти сомкнулись на горле и сжимали все сильнее, буквально выжимая из него последние слова. Он ощущал беспомощность – он и был полностью беспомощен, пешка на доске, и единственный раз в своей жизни он знал, что не сможет сделать ни единого шага по своей воле, ему остается лишь подчиняться воле других. Не осталось ни лазеек, ни белых пятен, ни темных омутов, в которых можно закрутить свою игру, ни единой возможности вести себя так, будто у него есть… есть свобода воли. Он привык манипулировать. Сейчас он не может сделать ничего, и другие манипулируют им, - нет, используют его. Это не просто сводит с ума; это… это раздавливает. Джон что-то говорил, но Бальтазар его не слышал, его взору открывались последствия совершенных шагов, и были они черны и бесконечны, как взгляд Джона Константина. И будто со стороны смотрел, как его собственная рука поднимается и дотрагивается до решетки, и как от легчайшего касания на кончике пальца немедленно набухает кровь. - Боже правый! – чья-то рука отдернула Бальтазара от решетки, чей-то кулак врезал ему по лицу, и когда окружающий мир вновь обрел четкость, он увидел над собой Джона, смотрящего на него так, будто Бальтазар утратил разум. Раз в кои-то веки Константин мог оказаться совершенно прав. - Боже правый! – повторил Джон, и ирония была столь абсурдна, что Бальтазар расхохотался. Его плечи задрожали, и голова упала на подушку. И он не сопротивлялся, когда Джон выругался и затряс его за плечи, пока он не прикусил язык, и резкая боль его слегка не отрезвила. Затем он дернулся, ощутив удар нового для него чувства – безысходности, и набросился на единственную доступную мишень. - А ты лучше, да? Все еще сопротивляешься, все еще думаешь, что можешь победить кого-то, - ты даже не видишь, что уже побежден. Вы, люди, так надменны и так умеете обманывать себя, это просто чудо, что вы умудряетесь прожить достаточно, чтобы можно было решить, куда попадут ваши души. - О да. – Джон встряхнул Бальтазара еще раз, а затем осторожно взял ладонь Бальтазара в свою. И провел ногтем по царапинам и порезам, пока Бальтазар не вздрогнул, и потом усмехнулся так, будто у него все еще остались неразгаданные тайны. – Именно поэтому мы люди, а вы дебилы-полукровки. Ящик Пандоры. Он опустил голову и лизнул самый длинный порез, нежно проведя кончиком языка от подушечки пальца до запястья. Язык был теплым и влажным, и от его прикосновения что-то внутри Бальтазара завязалось в узел, сжимаясь сильнее и сильнее, пока не сокрушило само себя. Все перевернулось с ног на голову и обратно, отрывая от него крохотные зазубренные частицы, и это стало последним и самым болезненным разрывом. Бальтазар раскололся на части, став меньше, чем ничем, и больше он не смог закрыть на это глаза. По крайней мере, это Константин. И знание того, что последний его рубеж сокрушил не кто-то, владеющий безмерной великой мощью, а кто-то, кем так же играли, использовали и затем выбросили на потеху псам, приносило странное утешение. Кто-то, с кем он сражался, и над кем насмехался, и даже снизошел до личной ненависти, причем по своим собственным мотивам, а не по вложенным свыше приказам, не подчиняться которым у него не было возможности. Кто-то, как запоздало осознал Бальтазар, мог сделать ставку в пари на его выигрыш и все равно желать выпустить ему кишки после. Джон попал в Ад, и Бальтазара выкинули из его созданного мира, и в результате они пришли к одному и тому же печальному концу. ***
Серая тварь: VII Запястья прижаты к постели, колени упираются Джону в бока, и Джон толкается в него, безжалостно вбиваясь в едва заживший анус. Зубы Джона впиваются Бальтазару в горло, губы Бальтазара впиваются Джону в плечо. Бальтазар стонет, притягивает Джона еще ближе и даже не пытается притворяться, что в безумном трении тел друг о друга он теряет хотя бы крошечную часть неестественной чувствительности, что охватила его в Аду. Он ощущает все касания, от легчайших прикосновений языка до безжалостно впивающихся пальцев, они выжигают свои следы на его коже, и на какой-то момент этого почти достаточно. Почти. И затем внезапно его разум скручивает судорога, и он вскрикивает, как шлюха, дергается и корчится, и оргазм будто вырван из водоворота его тела, слишком быстро, слишком коротко и слишком слабо, чтобы дать ему хоть минуту горячечного отдохновения от кошмарной действительности. И он падает обратно на постель, задохнувшийся и опустошенный, за исключением безысходной ярости. - Сволочь. Я просто ненавижу, когда он так делает, - выдохнул Джон. Он вышел из тела Бальтазара, приподнялся и сел сверху. Его пальцы обхватили обмякший член и начали ласкать, то пробегая по всей длине ствола, то легко касаясь отверстия, пока орган под его рукой не налился кровью и не поднялся. Затем Джон слегка склонил голову, оценивающе оглядев Бальтазара, затем приподнялся и опустился, и его тесная плоть внезапно и восхитительно обхватила член полудемона. Константин поморщился, зашипев сквозь зубы, и слегка выгнулся, пытаясь приспособиться, затем медленно запрокинул голову, показывая белое горло, будто предлагая. И хоть кошмарное воспоминание как Люцифер насиловал его разум, еще не покинуло его тело, Бальтазар толкнулся вверх и впился зубами туда, где пульсировала жилка, ощущая на языке сладость чужой плоти. - Он входит в твой разум, и ты все равно строишь планы против него? – пробормотал он. – Что ты за идиот? Джон вцепился ногтями Бальтазару в бока с такой силой, что оставил следы на внутренней стороне кожи. - Заткнись и трахни меня, пока он не вернулся. И дальше были только они, и лихорадочная страсть, и безысходное отчаяние, и непоправимая потеря. Бальтазар чертил на теле Джона новые и новые полосы поверх старых шрамов и рубцов, жалкая попытка оставить свой след как доказательство своего существования, независимого существования, и Джон обвивался вокруг него, целуя и лаская, и стонал, будто они были любовниками, будто что-то столь нежное могло выжить в Аду. Все бесполезно, но они все равно пытались, и в последних вскриках Бальтазар заметил тень чего-то, не принадлежавшего нижнему миру. И возникло краткое искушение ухватиться за краешек, но тень исчезла раньше, чем Бальтазар получил бы возможность выбора. *** VIII - Джонни, должен признать, забрать его оказалось неплохой идеей, хоть он всего-навсего жалкий червяк с глупыми идеями, что он называет планами, - Люцифер сидел на краю постели, весь масляный голос, злобная улыбка и фальшиво-нежные прикосновения. Когда залитый собственной кровью Джон инстинктивно пытался отползти, он, посмеиваясь, притягивал его назад и проходился когтями по рваным ранам. – В тебя будто заново жизнь вдохнули, и мой сын взбешен до предела. Проклятье, он просто ненавидит, когда ему не удается добраться до жертвы первым. Бальтазар слушал – с трудом, заставляя себя сосредотачиваться на каждом произнесенном слове, борясь с желанием просто свернуться в клубок и захныкать. Обе его ноги были сломаны, и он чувствовал, как по внутренней стороне бедер медленно скатываются крупные влажные капли, и челюсти не смыкаются, поскольку нижняя с одной стороны вывернута из сустава. Заплывшим от удара глазом он косился на висящее в воздухе Копье, укрытое в ножнах из кожи демона, содранной так недавно, что из нее все еще сочилась кровь. Люцифер заметил его взгляд и любовно провел рукой по ножнам. - Должен тебя поблагодарить. Полагаю, это именно то, что нужно, чтобы окончательно разобраться с Маммоном, - хихикнул он. - Давно пора. Тебе стоило прибить это убожество много лет назад, но, бля, ты же никогда не считал, что он способен доставить неприятности. Гордость, твоя вечная проблема, - Джон с трудом говорит, он измучен настолько, что не в силах поднять голову, и слова сливаются и сочатся болью. Он кричит, когда Люцифер раздирает его кожу и плоть, рана так глубока, что в нескольких местах просвечивает белая кость, но когда Джон ловит достаточно воздуха, чтобы продолжить, его голос по-прежнему полон сарказма. – Думал, что столько лет играясь с людьми, ты должен был бы научиться не обзаводиться потомством. Люцифер запустил пальцы Джону в волосы и нежно погладил. И чем отчаяннее Константин пытался отодвинуться, тем ласковее становился Дьявол. Он склонился над Джоном и прошептал ему на ухо, попутно пройдя языком по завиткам ушной раковины: - Джонни, не переживай. Я обеспечу тебе и твоему прелестному полукровке места в первом ряду. Думаю, забавно будет трахнуть тебя в крови моего сына, ммм? Она сожрет плоть с твоих костей. И затем он выпрямился и поднялся единым, казавшимся смазанным пятном из-за скорости, движением, но волосы Джона он из пальцев не выпустил. Раздался громкий щелчок, и Люцифер презрительно отбросил Константина обратно на постель, не оборачиваясь и не видя, как Джон неловко падает и его голова выворачивается под неестественным углом, и глаза моментально стекленеют. Люцифер оказался чист и одет в костюм со скоростью мысли, но перед уходом он наклонился и содрал с тела Бальтазара пригоршню плоти и крови, и слегка улыбнулся, заслышав скулеж. И пошел к выходу, по пути забрасывая в рот кусочки окровавленного мяса, будто цукаты. В конце концов боль немного улеглась, и Бальтазар нашел силы дотянуться до Джона. Он подтолкнул тому голову назад, назад, назад, пока что-то не щелкнуло, и внезапно Джон моргнул, и его губы изогнулись в такой муке, что плоть едва не сползла с лицевых костей. Он со свистом втянул воздух и медленно перевернулся на спину, уставившись в потолок, а из глаз, подобно слезам, бежала кровь. - Блядь, - прошептал он. И затем: - Ну что, понял, что лучше моя компания, чем никакой? Челюсть у Бальтазара все еще вывернута, так что ответить он не смог. Почему-то за это он был благодарен. Спустя минуту Джон собрался с силами, повернулся на бок и потянулся к сломанным костям Бальтазара. Он поставил на место челюсть и смог исцелить одну ногу, но внезапно остановился, уткнулся лбом Бальтазару в живот и остался лежать, не двигаясь. И Бальтазар мог бы сказать все, что хотел, но он промолчал. *** IX Они стояли на груде камней, так далеко от Люцифера, как позволяли окружавшие их церберы. Бальтазар сжимал кости запястья, пытаясь поставить их на место, а Джон выплюнул на землю два окровавленных зуба. Он все равно затянулся, с уголка губ тонкой струйкой сочилась кровь. - Я думал, ты предпочтешь компанию своих друзей. Их в Аду много, - произнес Бальтазар. Джон горько усмехнулся и вынул сигарету, чтобы сплюнуть кровавую слюну. - Удар ниже пояса. Но я их уже видел – они сошли с ума, все до единого. Мне нужен кто-то, способный запомнить. Ты еще не дошел до их состояния. И такая же сволочь, как и раньше. У Бальтазара на кончике языка уже вертелся вопрос, а что именно Джон желает, чтобы он запомнил, но внезапно вокруг заплясали языки пламени, и они оказались на земле, при дворе Маммона. И Бальтазар встретился с ним взглядом раньше, чем успел этого избежать, и тут же его нервы взорвались изнутри. Он скорчился, согнувшись почти вдвое, и обхватил себя руками. Но за дюйм до земли боль внезапно исчезла, и его разум прояснился достаточно, чтобы он успел выставить руки и смягчить падение. - Оставь его, малыш, - протянул Люцифер. – Он умер и теперь принадлежит мне. Маммон подлетел к Люциферу вплотную раньше, чем кто-нибудь из его свиты успел опомниться, и зарычал тому в лицо. Небеса вскипели, и взвыл и поднялся ветер, усиливаясь и закручиваясь, пока их не окружило торнадо. - Он умер без моего позволения. Ты вернешь его. Земля или нет, но Люцифер обладал достаточной силой. Ветер застыл, время раскололось, и в образовавшуюся трещину ворвался Ад, заполняя все вокруг запахом серы и нагревая воздух жаром иного огня. И когда Люцифер заговорил вновь, его голос низвергался с небес, грохочущим эхом отражался от земли, низким шипением проникал в самую сердцевину костей. - Мальчик, ты мне надоел. - Сейчас должно быть интересно, - прошептал Джон, присев на корточки рядом с Бальтазаром. Единственный из всех, он не напрягся в ожидании неминуемой битвы. Он спокойно оглядывал окружающее пространство, а в уголках рта появилась тень прежнего высокомерия. А может, он наконец сломался. Ибо Маммон вздымался к небесам, и земля вздымалась вместе с ним, а Люцифер собрал в себе такую силу, что тело Бальтазара пронзительно звенело, и в битве между ними будут уничтожены оба мира. Они разорвут их и – - и нет времени думать. Маммон прыгнул вперед, Люцифер скользнул в сторону и сунул руку в карман пальто. Его сын принял это за поражение и взревел с торжеством, набрасываясь на своего отца, но Люцифер просто повернулся, и в руке его сверкнуло Копье. Люцифер испустил крик и ударил прежде, чем Маммон успел остановиться, и за долю секунды до того, как они соприкоснулись, на лице Маммона выражение безумного торжества сменил отчаянный страх, а затем бешеная ярость. Тьма и свет столкнулись и закрыли сражающихся. Земля раскрыла пропасти, и демоны начали падать с диким визгом, а затем расщелины сомкнулись, и вопли сменились влажными звуками сминаемой в кровавую массу плоти. Одна трещина едва не заглотнула Джона, но в последний момент он отскочил, одновременно хватая за руку Бальтазара. Они дотянулись до спасительной поверхности в тот момент, когда время отмерло, и вокруг снова взвыло взбешенное торнадо, смыкаясь вокруг них теснее и теснее, пока им не пришлось вплотную приблизиться к продолжающейся битве. Небеса разверзлись, и в ослепительных вспышках всеразрушение распахивало свои бездонные пасти, готовясь проглотить мир целиком. Приближался конец, и Константин все тот же идиот-самоубийца, и Бальтазар отчаянно желал никогда не слышать – красный – грохот – все – ничего – *** X - Очнись, - произнес Джон, и в этот раз Бальтазар послушался. Они сидели на той же самой груде камней, среди тех же развалин, но они были одни, и земля вокруг выглядела странно. И лишь спустя момент Бальтазар понял, что мир обрел свои прежние краски вместо тех, которыми залил его Маммон: камни серые, гнилье черное и коричневое, а не красное, и небо над головой настолько синее, что от яркости болят глаза. - Мне тогда пришло в голову – Копье убьет Маммона, но в Маммоне кровь Люцифера, и все, что с ним случится, поразит и Люцифера тоже. – Одежда на Джоне была порвана на тысячу лоскутков, и царапина над правым глазом залила бровь кровью, но он все равно ликующе смеялся. Он пнул оказавшийся под ногой камень и снова откинулся спиной на бетонную плиту, не переставая ухмыляться. – Я был прав. Я гребаный гений. - Ты – ты – ты планировал… - прозаикался Бальтазар. Он осторожно попробовал ощутить присутствие Люцифера, Маммона, дыхание Ада, и поначалу ощущал страх, но когда он понял, что ничего не осталось, он ощутил бесконтрольную радость. Ничего. Никого. Он… … он свободен. Не прекращая смеяться, Джон метнул на него презрительный взгляд. - Бальтазар, можешь не начинать рассыпаться в комплиментах. Конечно, я не планировал. Я был в Аду – как я мог знать, что ты свалишься туда вместе с Копьем? – Он отвернулся, внезапно посерьезнев, и перевел взгляд на небо. – Блядь. Я не знал даже, буду ли я жив, если Люцифера не станет – я уже умер. - Как благородно. – Шок постепенно начал рассеиваться, и Бальтазар постепенно начал осознавать, что все кончилось. Что Ад каким-то образом исчез. - Не мели ерунды. Я сделал это исключительно от ярости, - фыркнул Джон, и по небрежности тона было понятно, что он говорит правду. – Гэбриэль понятия не имела о человечестве – мы все сволочи. Я сволочь. Я умер, и я хотел отомстить, и чтобы Лу и Маммон сдохли. И я надеялся, что все сложится удачно. Я ждал своего шанса, и когда он подвернулся, я ухватился за него… в этом суть человечества. Мы лелеем свои жалкие дрязги и идиотские надежды, даже когда нет уже ни того, ни другого. - И не видите дальше своего носа, - добавил Бальтазар, поднимаясь. Он огляделся и почти упал на землю, будто подломившись в коленях. Он смотрел перед собой, а странное чужеродное ощущение холодной дрожи в животе не проходило, и лишь спустя несколько минут он понял, что ощущение это называется неуверенностью. И на какой-то краткий безумный миг он пожалел об отсутствии сковывающих его цепей. - Твой мир в развалинах. Что ты будешь делать? Вопрос заставил Джона вздрогнуть и внимательно посмотреть на Бальтазара. А затем он отвернулся и сгорбился, сплетя пальцы, и выглядел настолько уязвимым и беспомощным, каким Бальтазар не видел его никогда. Даже Люцифер не смог сломить его до такой степени. - Иисусе, - наконец прошептал Джон, - я не знаю. Я не знаю даже – я уже не совсем человек, я так не думаю. И что произошло с Адом – такое место не может просто исчезнуть… Вот сейчас Бальтазар мог запросто его убить. Дотянуться, не вставая с места, и свернуть Джону шею, и почему-то он знал, что в этот раз Константин уже не откроет глаза. Бальтазар остается демоном, чтобы с ним не происходило. Он не умеет чувствовать благодарность. И не должен. И, подумалось Бальтазару, понятия «должен» и «не должен» они с Джоном только что совершенно случайно разбили на осколки, что само по себе вполне демоническое деяние. Во всяком случае, ему казалось, что этих понятий больше нет, и вместе с ними исчезла необходимость следовать чужим интерпретациям этих понятий. Он почти отвернулся от Джона, замер на мгновение, затем резко развернулся и рванул Константина на себя. И совершенно не удивился ни лихорадочной страсти, с которой Джон вцепился ему в губы, ни своей готовности их подставить. *** XI - Где-то здесь должны остаться сигареты, - лениво пробормотал Джон Бальтазару в шею. Бальтазар прикрыл глаза, затем снова открыл. - Не могу поверить, что ты остался столь же ограниченным. - Заткнись. Ты прекрасно знаешь, что откопай мы в куче мусора приличный костюм, у тебя слюни потекут точно так же. – Джон потянулся, не вставая с Бальтазара, затем приподнял голову и как следует укусил демона за подбородок. Ловко увернулся от ответного удара и сел. – Вставай. Или у тебя есть более интересные дела? Ага, но ни одним из них Бальтазар заниматься не хотел. А теперь он мог следовать лишь своим желаниям. Он поднялся. Конец
Months of Midnight: Серая тварь ура!!! *Миднайт прыгает до потолка* Ты это сделала! Шикарный фик (как и всё у Guede Mazaka) и очень-очень хороший перевод. :)
Серая тварь: Months of Midnight Ну я обязана была это сделать, мало того, что фик заслуживал перевода, так я его еще и зацапала в жадные лапы))))) Спасибо тебе за комплимент)))))))) И автору и переводчику.
Bodhi: Серая тварь замечательно! Мне всегда интересовало, что было бы, если бы Маммон пришел к власти, и как развивались бы события. Фик просто конфетка, и Джон, и Бальтазар, и все остальные - very in character.
Серая тварь: Bodhi Я тебе уже говорила, что я тебя обожаю? Нет? Так еще скажу)))))) Спасибо!!!
Cr: Серая тварь Обалдеть. Я даже представить не могла, что может быть написано ТАК. Сумасшедшая фантазия, настолько яркие образы и сюжет... все, что должно быть - все есть и на месте. Мои пожелания исполнены на 150%, даже не предполагала. Спасибо огромное!
полная версия страницы