Форум » Фест по редким фандомам » Шерлок Холмс, "Золотой октябрь в Суссексе", G, для Мобиуса. » Ответить
Шерлок Холмс, "Золотой октябрь в Суссексе", G, для Мобиуса.
Мириамель: ЗОЛОТОЙ ОКТЯБРЬ В СУССЕКСЕ Автор: Мириамель. Бета: Букан. Шерлок Холмс, G. Написано для Мобиуса, который хотел "что угодно" по *здесь должен быть список фэндомов*. Что угодно - понятие расплывчатое, но мне бы очень хотелось, чтобы этот текст пришелся по душе. Мобиусу же посвящается. Предупреждение: не слеш. Но я бы не стала подсовывать это антислешерам под видом джена.
Ответов - 17
Мириамель: Весь мир сходил с ума от этой войны. Все пациенты считали святым долгом обсудить со мной эту тему – и, что самое неприятное, каждый ждал от меня определенной доли возмущения. Сначала мне нетрудно было угодить им, но постепенно у меня не осталось сил повторять одно и то же по несколько раз на дню. Будь я молод – не сомневаюсь, внимательно следил бы за ходом боевых действий, участвовал в горячих спорах – да что там, я отправился бы добровольцем, ведь хирурги на фронте нужны всегда. Но теперь я был уже не тот что прежде. Мне хотелось не броситься с головой в сумасшедший мир, пытаясь хоть как-то повлиять на исход войны, а наоборот, устраниться от нее, сделав вид, что все безумие происходит в другом мире и что я не имею и не могу иметь к нему никакого отношения. Свои мысли я, правда, держал при себе. Но усталость была вызвана не только причинами внешними. Я всю жизнь вел довольно правильный образ жизни и не имел вредных привычек – разве что курил, - и потому здоровье имел неплохое, если исключить старые ранения. Однако годы нельзя списывать со счета, с течением времени я стал замечать, что поднимаюсь по лестнице все медленнее, что мне не следует выходить в дождливую погоду без зонта - а лучше не выходить вообще, что на восстановление сил после инфлюэнцы мне требуется все больше времени, да что говорить, в молодости я сталкивался с ней исключительно на чужих примерах. Также меня беспокоила поясница: стоило посидеть в неудобной позе – и несколько часов я морщился при каждом шаге и подволакивал левую ногу. Я не говорю об одышке, давлении, бессоннице и покалывании в сердце – что и беспокоило меня больше всего. Как врач с многолетней практикой, я мог адекватно определить уровень своего здоровья – и он пока не вызывал серьезных опасений. Что мне на самом деле требовалось – это перемена обстановки, свежий сельский воздух и никаких больных. Я всерьез подумывал о том, чтобы продать практику и переехать куда-нибудь подальше от лондонских туманов. Всерьез – но как о чем-то нескором, что никуда не денется, а потому и незачем торопиться. Да и то сказать – в моем возрасте не так легко кардинально перестроить жизнь; куда проще оставить все как есть и отдаться привычному распорядку, надоевшему, но не предвещающему никаких сюрпризов, ни хороших ни плохих. Сюрприза от рутины и не было. Он объявился с юга, из Суссекса, в виде промокшего, но улыбающегося Холмса. - Приютите, дорогой доктор? - Боже мой, Холмс! Скорее, раздевайтесь, проходите к камину. Да вы вымокли насквозь! - Ерунда! Полчаса перед камином, стакан бренди – и я снова похож на человека. Я заставил его надеть один из моих теплых халатов, усадил в кресло, которое придвинул к самому пламени, и подбросил угля. Только после того, как оба мы уже сидели, потягивая бренди, я хорошенько рассмотрел дорогого гостя. Складки у носа залегли резче и жестче, углубились морщины на лбу, волосы поседели, поредели, а залысины углубились на добрый десяток сантиметров. Но все же выглядел он прекрасно. Блеск в глазах, энергия – все было при нем, да и на второй этаж он взошел весьма бодро. Такой сохранности оставалось только позавидовать – я слишком хорошо понимал, насколько изменился сам. Но что удивляться – мой друг всегда отличался отменным здоровьем, которое не могли подкосить его бесконечные издевательства над собственным организмом. - Сколько же времени прошло? - Много, Ватсон, много. Помните, вы поработали моим шофером и отвезли к фон Борку? Это было в 1914 году. - *** лет, - покачал я головой, - подумать только, а кажется, будто вчера. И мы предались воспоминаниям – благо накопилось их много за пятнадцать лет, которые мы прожили вместе, и за не меньший срок, когда я квартировал отдельно, однако приезжал помогать в расследованиях. Разговор шел, совершенно забывая о хронологии – мы могли перескочить от одного из первых дел Холмса к рубежу веков, оттуда – к позавчерашним событиям и после снова погрузиться в далекое прошлое. - Вы, полагаю, так и занимаетесь своей пчелиной фермой? - Разумеется. Я ведь не шутил, когда уверял, что полностью устранился от дел. Полностью, правда, не вышло, но тревожат меня – даже, вернее, я тревожу себя сам, - значительно реже, чем в ту незабвенную эпоху, когда мы жили на Бейкер-стрит. Но в политику я больше ни ногой. Олтемонт умер, и я не имею ни малейшего желания возвращать его к жизни. Боюсь, мои методы слишком устарелы для этой войны – и я оставил на себе лишь незначительные преступления, которые случаются в округе. Не могу сказать, что местная полиция работает хорошо или по крайней мере лучше Скотленд-Ярда – но и наш преступный мир значительно отличается от лондонского. Поэтому, вздумай я жить на доходы от расследований, меня ждал бы полный крах. Он говорил тихо и неторопливо, то и дело приостанавливаясь, чтобы затянуться. Я смотрел в огонь, слушал и чувствовал себя так хорошо, мне было так уютно, как не было уже давно. - Мы, англичане, сентиментальный народ, и я не исключение. Что может быть лучшим для старости, чем сельская местность? Она радует и глаз, и слух, она успокаивает и умиротворяет, она позволяет жить уединенно даже несмотря на то, что ты знаешь всех соседей в округе радиусом в десять миль, - он замолчал, в очередной раз поднес трубку ко рту и взглянул на меня. – А вы, Ватсон, так и намерены заниматься своей практикой? Всегда поражался, как вам не наскучит каждый день делать одно и то же... - Полноте, Холмс, мои болезни разнообразны не менее, чем ваши преступления… только не так опасны, – я улыбнулся. – А что касается моих планов... Конечно, мне не хочется умереть в Лондоне. Я имею в перспективе продать свою долю и перебраться загород, но... - Но не сейчас? Бросьте, к чему тянуть? Не бойтесь, этих средств, даже если вы ничего не откладывали, вам хватит с избытком, а что еще может вас держать? В самом деле, что? - Привычка, Ватсон, дело в ней. Я сам человек привычек и потому прекрасно понимаю ваше нежелание что-либо менять. Но поверьте моему опыту, на смену тепершним придут новые, гораздо более приятные, и вы не будете вспоминать этот город иначе как со светлой ностальгией – в память о том, что здесь было, и от радости, что больше сюда не вернетесь. Я усмехнулся и промолчал; возразить было нечего, но нельзя сказать, что Холмс убедил меня. - Знаете, что я предлагаю? Возьмите отпуск, хотя бы на недельку. Съездим ко мне, вы убедитесь, насколько хорошо там в октябре, и не захотите возвращаться. Разве что для того, чтобы поскорее избавиться от практики. Против такого предложения возразить было нечего, и уже следующим вечером мы сидели в поезде, который мчал нас на юг страны. Когда я пришел в свой кабинет, чтобы договориться с помощником о недельной отлучке, я ни в коей мере не собирался последовать совету Холмса. Однако все же перед уходом попросил узнать о точной сумме, которую я мог бы выручить от продажи. В Суссексе и впрямь оказалось чудесно. Стоял октябрь, желтые листья еще не полностью облетели, да и ковер, покрывавший влажную землю, пока не успел загнить. После вечных дождей столицы трудно было поверить в глубокое синее небо, солнечные лучи и прохладный, чистый воздух, который пах влагой и листвой. По весне, не сомневаюсь, здесь стоял бы неумолчный щебет птиц, но сейчас слух радовала тишина, которая нарушалась лишь нашими шагами. О существовании больших городов здесь не хотелось даже вспоминать. Мы оба молчали. Я смотрел по сторонам и вдыхал полной грудью, Холмс следил за моей раекцией и, кажется, остался ею доволен. Время от времени вдоль дороги показывались ухоженные домики, несколько раз моего друга окликали, однажды навстречу попался мальчишка, лихо скачущей без седла. После часовой пешей погулки от станции впереди показался дом, в котором жил Холмс. Он отличался от других, в первую очередь многочисленными ульями, рассыпанными вокруг него; но не только. Когда мы подошли поближе, я убедился, что характер моего друга нисколько не изменился: как и прежде, он относился со вниманием только к тому, что непосредственно касалось его основного занятия, когда как в остальном он был беспорядочнейшим на свете существом. Поэтому, хотя пчелиные домики находились в полном порядке, а инвентарь был аккуратно сложен в сарае и сверкал чистотой, в самом доме царил разгром, местами переходящий в хаос. Все горизонтальные поверхности, кроме стратегически важных (те участки пола, на которых не стояла мебель, кресла, диван, ободенный стол – эти были совершенно пусты), оказались заваленными всяким хламом, который – как понял я приглядевшись – относился к теперешнему увелечению Холмса. Точно как раньше он не мог навести порядок в мелочах, остававшихся после различных расследований. В целом же дом хоть и не был похож планировкой или мебелью на нашу бывшую квартиру на Бейкер-стрит, но за долгие годы обитания Холмса приобрел неуловимое сходство с теми апартаментами. Такое, что мне стало на секунду не по себе – так похоже… и в то же время так отличается; словно я попал в очень реалистичный сон. - Я обхожусь без прислуги. Сами знаете, насколько я не терплю присутствия посторонних. Только по утрам приходит одна женщина, из тех, что живут по соседству. Она готовит на целый день и убирает. - Но, видимо, не эту комнату. - Ватсон, в вас очевидно проснулся дедуктивный дар. Бесспорно, вы правы – я так и не избавился ни от одной из своих отвратительных привычек, как вы сами прекрасно поняли. На старости ли лет челвоеку меняться? Но ладно, давайте лучше посмотрим, что она оставила для нас. Мы прошли на кухню – и там ощущение дежа вю пропало. Здесь несомненно царстововал другой человек, имеющий более правильное представление о таких важных вещах как, например, порядок. Пока я осматривался, Холмс приблизился к накрытому подносу и заглянулд внутрь. - Холодная индейка и овощное рагу, просто превосходно. - Если все время есть холодную пищу, то нетрудно заработать проблемы с желудком, - обронил я между прочим. В ответ Холмс нахмурился и пожал плечами: - Вы же знаете, как я отношусь к таким предостережениям, не в обиду вам, доктор, будет сказано. - Да, у меня была возможность к этому привыкнуть. - Но не волнуйтесь, дорогой Ватсон. Когда вы поселитесь здесь, миссис Харпер будет готовить свежие блюда трижды в день, и даже вы не найдете, к чему придраться. - Уже «когда», а не «если»? Холмс только ухмыльнулся в ответ, а спорить я не стал. После обеда, который оказался далеко не так плох, как я опасался, меня повели на экскурсию. Удивляюсь, откуда в моем ровеснике столько жизенных сил и куда делись мои: после тряски в поезде, прогулки до дома и сытного обеда мне хотелось не идти куда-то, а вздремнуть хотя бы часок – или посидеть в тепле с хорошей книгой или в хорошей компании. Тем не менее спорить я не стал, а направился следом за Холмсом – очень уж заразительно поблескивали его глаза; за десяток лет воспоминание об этом успело потускнеть. Насекомых я не люблю. Осознавая всю их полезность для природы и даже для человека, я предпочитаю держаться от них подальше – один вид черно-полосатых тварей, так и роящихся вокруг, способен лишить меня чувства гармонии с самим собой и с окружающим миром. Это ничто по сравнению с паникой, в которую я впадал в нежном возрасте, однако общества ос, шмелей и пчел я предпочитаю избегать до сих пор. К счастью, Холмс довольно быстро это понял и избавил меня от дальнейших мучений. Оставшаяся часть прогулки проходила самым приятным образом. Я не уставал наслаждаться отдыхом – да, я назову это отдыхом несмотря на то, что очень скоро ноги начали ныть. Трудно вспомнить, когда последний раз мне доводилось оказаться на природе, и потому каждая мелочь отпечатывалась в моем сознании, чтобы остаться там надолго. Холмс был рад видеть мою реакцию; он делал поход еще интереснее – комментировал увиденное в своей манере – любопытные и конкретные сведения, касающиеся самых разных областей естественных наук или истории. Да, в образовании моего друга имелись явные пробелы, но о том, что его окружало, он мог порассказать больше, чем кто бы то ни было из моих знакомых. Через два часа я, наконец, сдался. Слишком непривычными оказались для меня подобные упражнения, в чем я и признался своему спутнику. В итоге мы прямиком отправились к дому, где Холмс принялся все так же энергично – словно и не он отходил сегодня три часа – разгребать завалы в одной из комнат, где намеревался поселить меня. В это время я, вместо того чтобы помочь ему, нахально воспользовался положением гостя и отправился на террасу, чтобы насладиться ночью. Да, уже стемнело – ведь в октябре сумерки наступают рано и быстро. Странно оказалось глядеть в черноту, не украшенную мутными фонарями и светом в окнах. Только обернувшись налево, я заметил крохотное светлое пятнышко и подумал, что оттуда таким же неясным огоньком должен смотреться этот дом. Ничего удивительного, что после такого дня уснул я быстро и спал крепко. Я всегда советовал пациентам заниматься физическими упражнениями на свежем воздухе, но сам никогда не поступал в соответствии со своими же словами и потому не знал, насколько действенной может быть эта терапия. Утро было пасмурное, и вчерашнее сказочное впечатление об этом месте начало рассеиваться. Накануне я не успел толком рассмотреть мою комнату, и теперь сделал это при свете дня. Она оказалась совершенно необжитой, ясно было, что прежде ее использовали лишь как склад – даже в углах осталось несколько коробок, которые впопыхах не заметил Холмс. Было сыровато и прохладнее, чем мне бы хотелось, доносился запах плесени – совсем слабый, но различимый. Я оделся, поеживаясь и мечтая согреться, и спустился вниз. Холмс, приобретший в деревне привычку рано вставать, уже раскуривал трубку, довольный и нисколько не поддавшийся утренней меланхолии, в отличие от меня. Не успел я поприветствовать друга, как с подносом вошла женщина, пожилая и очень полная, что не мешало ей двигаться проворно и ловко. Она сердечно поприветствовала меня, посетовала, что Холмс так редко принимает гостей, и осыпала меня таким количеством забот, что даже стало неловко. А следующие дни слились в одну сплошную череду, и после мне трудно было вычленить отдельное событие и понять, когда именно оно произошло. Мы с Холмсом говорили много как никогда; то ли с возрастом он стал гораздо словоохотливее, то ли соскучился по благодарному собеседнику, но за все это время у него не было ни одного приступа мизантропии и мне ни разу не показалось, что мое общество его тяготит. Подробно, с демонстрацией места преступления, а иногда и со знакомством с жертвами или свидетелями, рассказывал он мне о каждом деле, которое ему довелось раскрыть за последние годы. Подарил мне все записи, сделанные по свежей памяти после расследований, а также несколько настоящих рассказов, в которых он очевидно пытался подражать моему стилю изложения. - Одиночество хорошо, но иногда зимними вечерами трудно придумать себе занятие, - он словно оправдывался. Да и в самом деле – его образ не больно-то вязался с литературными опытами. – К тому же должен ведь я был узнать, каких трудов вам стоили публикации в «Стрэнде». - Ваши рассказы произведут настоящий фурор! Подумать только – великий детектив взялся за перо. Да продажи журнала возрастут втрое, а вы станете настоящим крезом. Положитесь на меня – ваши рукописи не пропадут, а станут достоянием читающей публики. Он буркнул что-то невнятное в ответ, но я видел, что ему было приятно. Да, тщеславие так же осталось при нем, как и многое остальное. Я чувствовал себя обладателем огромного богатства: готовые рассказы Холмса, беспорядочные записи, снабженные моими собственными конспектами намного более подробных устных комментариев Холмса. Я с нетерпением ждал, когда снова окажусь у себя дома и смогу привести эти записи в готовую к публикации форму. Отпуск заканчивался, шестой день подходил к концу, и завтра после ленча я должен был отправиться обратно, навстречу родным туманам и кэбам. За прошедшие дни Холмс ни разу не попытался повторно начать уговаривать меня оставить работу и перебраться сюда. Я ждал, что он поведет атаку в последний вечер, потому что не в его характере было так легко отказаться от задуманного. И я не ошибся. - Вы подумали, доктор, над моим предложением? Я вздохнул и даже не стал спрашивать, что он имеет в виду. - Подумал. Оно мне нравится и я бесконечно благодарен вам за него. - Но? Я рассмеялся. - Вас не обмануть – «но» существует. Мне требуется время, чтобы сняться с места, чтобы привыкнуть к самой мысли, что придется менять все. Да хотя бы для того, чтобы найти покупателя на мою долю! - И это все затруднения? Снимайтесь, привыкайте, ищите! Уверен, ни одно, ни другое, ни третье не займет много времени, - он прошелся по комнате, радостно потирая руки. – Ну что, милый Ватсон, скоро я сделаю из вас настоящего сельского жителя. Жалко, доктор у нас уже есть, и мистер Деррингтон вряд ли смирится с конкуренцией – а то бы вам не пришлось и расставаться со шприцами и лекарствами, которые, видно, так дороги вам. Мне стало неловко – очень уж явен был энтузиазм Холмса, который, несмотря на проницательность, не разгадал сути моих отговорок – они были призваны тянуть время, тянуть до тех пор, пока мой друг остынет к своей идее. Я сам только в тот момент осознал собственные планы и был расстроен тем, что мне пришлось был неискренним с самым лучшим другом; однако исправить этого было уже нельзя. Не мог же я, в самом деле, сказать тогда, что за одну неделю понял, как прекрасна жизнь в деревне и как она мне не подходит. Я соскучился по шумным улицам, кэбам, редким автомобилям, по пациентам, которые с возмущением цитировали новостные сводки. Да и по своему дому и старенькой служанке, которая гораздо больше, чем миссис Харпер, походила на образцовую английскую прислугу. И хотя я с грустью глядел из окон купе на неподвижную, но удаляющуюся долговязую фигуру в пальто, сердце мое летело вместе с составом. В течение следующих пары месяцов жизнь моя стала насыщенной как никогда. Клиника, столица – я словно заново увидел их и вспомнил, что это можно ценить. А долгими вечерами – неспешное копание в записях Холмса, точно как я мечтал в Суссексе. Только одно меня смущало: телеграммы, приходящие от моего друга. Мы ведь договорились, что я начну искать покупателя – он наверняка воспринял мое заявление так, что начну искать его сразу. И со свойственным его натуре нетерпением спрашивал меня о ходе дела гораздо чаще, чем было бы полезно для моей совести. Наконец я почувствовал себя крайне неловко, когда мучительно формулировал очередной ответ, который должен был показать одновременно и то, что я вовсю занят поисками, и то, что до их заверешния еще очень и очень далеко. Настолько неловко, что даже на следующий день поговорил с помощником и попросил его поинтересоваться, легко ли найти желающего приобрести мою долю. - Вы собираетесь на пенсию, - понимающе кивнул он. – Жаль, что сейчас, а не через пару лет, не то я бы подкопил и приобрел практику в свои руки. - Не то чтобы… не то чтобы собираюсь прямо сейчас, но хотелось бы знать на будущее. - О, значит, у меня будет время? Я не ответил ничего определенного – кажется, это становилось моей новой чертой, которая мне совсем не нравилась. Однако дальше неопределенного разговора с помощником дело не зашло – телеграммы от Холмса приходить перестали. Нет, не вдруг – постепенно промежутки между ними становились все длиннее, пока наконец не наступило молчание. Стыдно сказхать, но я чувствовал в связи с этим почти облегчение; мне было жалко вновь терять контакт с Холмсом, но еще больше мне не хотелось чувствовать себя виноватым и не оправдывающим надежд. Мысль о том, что фактически солгал другу, я старался держать поглубже и не выпускать в сознание, чтобы она не тревожила зря – все равно изменить ничего было нельзя. В февральском номере «Стрэнда» вышел первый рассказ Холмса, о морской медузе, которая убила человека своими шупальцами. Слоганы на обложке почти слово в слово повторяли то, что я сказал другу осенью, когда восхищался его даром писателя. Чтобы порадовать его, я отправил посылку из пятнадцати журналов и вложил письмо с самыми сердечными поздравлениями и рассказом о плане будущих публикаций. Также я заверил его, что и впредь буду снабжать изданиями с его произведениями, а также уведомил, что за гонораром ему придется съездить самому. Ответ пришел очень скоро, но был краток и странно безэмоционален. Холмс, как я хорошо помнил, питал легкое отвращение к эпистолярному жанру и потому я не увидел ничего необычного в том, что получил всего лишь телеграмму, а не письмо. Кроме самой краткой благодарности за беспокойство она не содержала ничего, как будто автор настолько торопился, что у него не было лишней минуты прибавить несколько слов, кроме самых необходимых. И зачем было спешить, в самом деле? Не лучше ли подождать, пока он не станет свободнее, и не ответить нормально. Тут же написав ответ (в котором убеждал его приехать за гонораром), я, несколько недовольный, отправился домой. В конце концов, как можно быть настолько равнодушным к таким делам? Следующая телеграмма пришла слишком рано, чтобы быть ответом на мою, и я, узнав имя отправителя, гадал, в чем же дело – неужели у Холмса проснулсь таки совесть и он отослал мне нечто более внятое, чем его предыдущее послание? О да, как оказалось, большей определенности ждать было невозможно. Сборы заняли даже меньше времени, чем в прошлый раз. Снова тряска по мостовой до вокзала, поезд на юг страны, и Суссекс. Весной он казался совсем не таким гостеприимным, как в мой предыдущий приезд. Последние две недели снег падал и таял, падал и таял, и топкая грязь расползлась по всем дорогам, так что когда я доехал до дома Холмса, полы моего пальто оказались основательно замызганными слякостью, вылетавшей из-под копыт лошадей. Я проезжал по тем же местам, где всего четыре месяца назад гулял с другом, и не узнавал их. Как никогда прежде я почувствовал тоску от того, что мог бы остаться здесь жить. Миссис Харпер, с красными глазами и опухшими веками, разрыдалась мне в плечо, и меня словно сковало от такой бесцеремонности. Она казалась лишней, видеть ее в тот момент совершенно не хотелось. Правда, когда я спросил, все ли формальности улажены, она спохватилась, покачала головой и побежала прочь, оставив меня наконец одного. Холмс лежал в гостиной, на своем диване, где любил вытянуться в течение дня, а иногда и оставался ночевать. Лежал в такой позе, которую никогда не любил – на спине, строго и симметрично – но разве сейчас у него был выбор? Я не стал откидывать покрывало, которым он был накрыт, но отвернуться было невозможно; под тяжелой тканью угадывались сложенные руки, нос, подбородок. Было ужасно холодно, я не стал раздеваться и все равно дрожал – не уверен, впрочем, что исключительно от холода. Мне случалось видеть его при смерти – это была искусная симуляция; я пережил его смерть – которая тоже оказалась ненастоящей. И теперь я почти ждал, что под покровом окажется всего лишь кукла, манекен – вроде того, что неоднократно использовал Холмс для обмана хитрых противников. Казалось, вот-вот раздастся знакомый голос и примется отпускать саркастические замечания – а сам он будет сиять от удовольствия и сознания того, как хорошо ему удалось меня обмануть. В очередной раз. Я не мог представить, для сего сейчас потребовался бы такой жестокий розыгрыш. Но я часто не понимал смысла действий Холмса, и поэтому это не являлось аргументом. Ночь была длинной, миссис Харпер больше не появлялась, чему у меня не было сил обрадоваться. Шторы я задергивать не стал, зажигать свет или разводить огонь в камине – тем более. Мне достаточно было тусклого света ночника, который стоял в изголовье. Удивительно, но прежде я не замечал, каким шумным может быть этот дом. Тишины не было всю ночь – скрипели доски, шуршало по углам, трескалось что-то; пронзительно застрекатал сверчок – я вздогнул. И пламя не было неподвижным – оно медленно колыхалось, а иногда дергалось и чуть не затухало; тогда я переставал дышать, представляя, что мне придется ощупью искать спички и снова зажигать фитиль. Из щелей в рамах долетли порывы ветра – холодного, зимнего, и я чувствовал, как постепенно замерзают ноги и руки. Я никогда не обладал исключительным здоровьем Хомлса, никогда не бывал таким выносливым. Его просто не брала никакая усталость, а когда он доводил себя до истощения – то всегда быстро восстанавливался, да еще подшучивал над теми, кто волновался о нем. Я врач, я знаком с таким явлением. Нередко самые сильные люди, те, кто меньше остальных склонны жаловаться и кто держит все слабости и болезни внтури, не позволяя им вмешиваться в свою жизнь, именно такие часто оказыватся жертвами скрытых недугов, которые точат их изнутри, не давая о себе знать, пока не становится слишком поздно. Неожиданно болезнь объявляет о себе, неумолимо и не оставляя надежды, и такой человек, который слишком верил своему организму, оказывается совершенно беззащитным и чувствует себя преданным. Тело, которое так прекрасно работало, которое не давало повода для жалоб и которое всегда оставляло хозяина довольным, вдруг оказывается полуразрушенным аппаратом, который готов вот-вот сломаться. И от этого сознания – что не будет ничего, на что расчитывалось, что стрелка приближается к полуночи, а последние песчинки готовы упасть, - от этого пропадает то, за счет чего болезнь так долго оказывалась непроявленной – пропадает движущая сила, стремление каждый миг идти вперед, а периоды бездействия воспринимать как отдых перед очередным рывком. После такого известия рывок невозможен, и невозможен полноценный отдых – это будет только ожидание. Бездеятельное, застывшее, которое не позволяет даже ответить полноценно на письмо. Майкрофт умер четырьмя годами ранее, и кроме меня, миссис Харпер и нескольких соседей никто не пришел проводить Холмса. Я смотрел в церкви, пока шло отпевание, на словно облитое воском лицо, на опустившиеся к земле уголки рта – мышцы больше не держали их, и сила гравитации взяла свое, отчего выражение лица казалось страшным и неестественным, такого никогда не бывает у живых. Из-за начавшего лысеть черепа лоб казался просто огромным. Несмотря на закрытые глаза и такие родные черты лица, его невозможно было принять за спящего. Когда настала очередь прощаться, остальные молча пропустили меня вперед; я прикоснулся губами к гладкому лбу и задержался на мгновение, проведя рукой по краешку гроба, а потом отступил. Под моросящим дождем заколоченный гроб спустили в хлюпающую землю, и по дороге к станции я долго оттирал перепачканную ладонь сначала платком, а потом полой плаща. Миссис Харпер позвала меня разбирать вещи, но я отговорился, сославшись на занятость. У меня и правда было много работы – я успел привести в порядок заметки только об одном случае. Меня ждало много дней, проведенных за беспорядочными листками, исписанными мелким почерком моего покойного друга.
Dora Tany: Здорово. Очень интересно и очень грустно. *плакает* Я так привыкла к идеальному, бессмертному Холмсу, что фики с его смертью неизменно шокируют. Может, стоит поставить предупреждение? Или тогда интрига теряется? Мне по диалогам показалось, что Холмс немного OOC. Хотя он для каждого свой. ))) Ватсон немного удивил - как людей меняют годы, но в него поверила безоговорочно - живой получился персонаж. Усталый. Самостоятельный. Чувствительный. Последняя фраза - убила наповал. (( Эфектная концовка. В общем, пасибо большое. Понравилось.)) Я совсем недавно начала читать фики в этом фандоме, но уже перечитала всё, что можно. Найти здесь этот фик было приятной неожиданностью. Утолила голод. )))
Мириамель: Dora Tany Я рада, что понравилось. :-)) Первая вещь, которую я написала влет, от первого до последнего слова, было интересно, как это воспринимается со стороны. Мне по диалогам показалось, что Холмс немного OOC. Да, наверное. Я вообще считаю, что он не только по словам тут не совсем на себя похож. А предупреждение я пока, пожалуй, ставить не буду. Интрига-не интрига, но все-таки хоть какая-то неожиданность.
maurice_l: Атмосферно и как-то очень человечно. Ватсон и правда получился очень живым, и упущенная им возможность, как и упущенные возможности в реальной жизни, занозой остается в сознании. Холмс неоднозначен. Не могу сказать, верю в него или нет. С одной стороны, имхо, этому человекуу не свойственно спокойствие, с другой, не помню, чем закончились оригинальные книги. И, может, потому, что фанфик по ним, воспринимается очень литературно. Хорошо. Я ждала какого-нибудь финта ушами под конец, но, наверное, он и не нужен.
Мириамель: maurice_l Спасибо за отзыв. :-)) не помню, чем закончились оригинальные книги. А они, можно сказать, и не закончились. Рассказа-"финальной точки" не было, если не считать попытки - "Последнего дела".
mobius: АХ-РЕ-НЕТЬ... Более вменяемые комментарии? Ага, ща, мне сейчас просто.... просто.... АХРЕНЕННО!!!!!! черт, как приятно, как невероятно хорошо прочитать такое
Мириамель: mobius О, Вы все-таки появились! Да еще и рады. Теперь буду счастливая до самого вечера. :-))
frakir: Очень красивая история и жизненная, мне понравилось ))) Выдержано вполне в духе произведения (а я как раз его перечитываю :) ) и характеры, мне кажется, вполне удались )) В общем, спасибо автору, получила большое удовольствие от чтения ^^
Мириамель: frakir И Вам спасибо, за отзыв. :-))
Fujin: Здорово! Атмосферно, понятно, горько, живо. Ничего не могу сказать про характеры, не знаток - но зато они показались именно человечными, прочувстованными
Мириамель: Fujin :-)) Большое спасибо. А я думала, что уж Холмса-то все прекрасно знают. :-D
Fujin: Знатьь знают, но не разбираются))
Months of Midnight: Прекрасная, пронзительная история. Грустная и человечная, и Уотсон замечательный. Правильный. :) Очень-очень понравилось.
Мириамель: Months of Midnight Спасибо. :-)) Мне очень приятно. Fujin А, тогда понятно. Да и действительно - все рассказы не вдруг освоишь.
Рыжик: Миссис Харпер? Может, все-таки, Хадсон?
Майкрофт.: Супер. Фанфикшн по ШХ сродни святотатству для меня -- и этот фик, думаю, был первым и последним, который я прочитала. Но он хорош. Но. Холмс обязан быть бессмертным.
Мириамель: Рыжик Не думаю, что миссис Хадсон согласится уехать из Лондона. Тем более что я лично ее представляю немного не такой, как даму, описанную в тексте. Майкрофт. В таком случае ваша похвала приятна вдвойне. :-)) Так это... насчет бессмертия... фанфикеры в общем и слешеры в частности зачастую как раз и переступают через правила.
полная версия страницы